Клоун

Владимир Высоцкий "Енгибарову - от зрителей"

Шут был вор: он воровал минуты -
Грустные минуты, тут и там,-
Грим, парик, другие атрибуты
Этот шут дарил другим шутам.

В светлом цирке между номерами
Незаметно, тихо, налегке
Появлялся клоун между нами
Иногда в дурацком колпаке.

Зритель наш шутами избалован -
Жаждет смеха он, тряхнув мошной,
И кричит: "Да разве это клоун!
Если клоун - должен быть смешной!"

Вот и мы... Пока мы вслух ворчали:
"Вышел на арену, так смеши!"-
Он у нас тем временем печали
Вынимал тихонько из души.

Мы опять в сомненье - век двадцатый:
Цирк у нас, конечно, мировой,-
Клоун, правда, слишком мрачноватый -
Невеселый клоун, не живой.

Ну а он, как будто в воду канув,
Вдруг при свете, нагло, в две руки
Крал тоску из внутренних карманов
Наших душ, одетых в пиджаки.

Мы потом смеялись обалдело,
Хлопали, ладони раздробя.
Он смешного ничего не делал -
Горе наше брал он на себя.

Только - балагуря, тараторя,-
Все грустнее становился мим:
Потому что груз чужого горя
По привычке он считал своим.

Тяжелы печали, ощутимы -
Шут сгибался в световом кольце,-
Делались все горше пантомимы,
И морщины глубже на лице.

Но тревоги наши и невзгоды
Он горстями выгребал из нас -
Будто обезболивал нам роды,-
А себе - защиты не припас.

Мы теперь без боли хохотали,
Весело по нашим временам:
Ах, как нас прекрасно обокрали -
Взяли то, что так мешало нам!

Время! И, разбив себе колени,
Уходил он, думая свое.
Рыжий воцарился на арене,
Да и за пределами ее.

Злое наше вынес добрый гений
За кулисы - вот нам и смешно.
Вдруг - весь рой украденных мгновений
В нем сосредоточился в одно.

В сотнях тысяч ламп погасли свечи.
Барабана дробь - и тишина...
Слишком много он взвалил на плечи
Нашего - и сломана спина.

Зрители - и люди между ними -
Думали: вот пьяница упал...
Шут в своей последней пантомиме
Заигрался - и переиграл.

Он застыл - не где-то, не за морем -
Возле нас, как бы прилег, устав,-
Первый клоун захлебнулся горем,
Просто сил своих не рассчитав.

Я шагал вперед неукротимо,
Но успев склониться перед ним.
Этот трюк - уже не пантомима:
Смерть была - царица пантомим!

Этот вор, с коленей срезав путы,
По ночам не угонял коней.
Умер шут. Он воровал минуты -
Грустные минуты у людей.

Многие из нас бахвальства ради
Не давались: проживем и так!
Шут тогда подкрадывался сзади
Тихо и бесшумно - на руках...

Сгинул, канул он - как ветер сдунул!
Или это шутка чудака?..
Только я колпак ему - придумал,-
Этот клоун был без колпака.




И немного записок самогО Енгибарова:

Шар на ладони

В цирке люди делают сложнейшие трюки.
Они летают под куполом, жонглируют десятком предметов и еще стоят на руках, и этому, я утверждаю, особенно трудно и сложно научиться.
И сложно это не только потому, что по ночам у вас будут болеть плечи от бесконечных тренировок, распухать кисти рук и наливаться кровью глаза...
Все это, конечно, тяжело, и все-таки это рано или поздно забывается. Вот только одно никогда не забывается, это когда ты стоишь на двух руках, медленно отрываешь одну руку от пола и понимаешь, что у тебя на ладони лежит земной шар.



Художнику

Дорога - это единственное, что тебе никогда не изменит. Наскучит уют, остынет любовь, и останется только Дорога, и где-то далеко впереди - Надежда, что будет любовь, покой... А сегодня ты снова в Дороге, и с тобой снова Тревожность. И не лги себе: без нее ты не можешь. Любовь и покой - это только мираж, без которого не бывает Дороги.

Поток сознания номер раз

"Слушай, елки-палки, ведь еще столько можно сделать, столько написать! Хотя бы начать все это записывать, не упираясь ни в какие литературные запреты и грамматические страхи"
Джек Керуак "На дороге"

    Луна как огромный снаряд, которым кто-то подстрелил Небо. Звезды - оспины на его старческом усталом, хотя все еще могучем теле. Оно одно на всех, откуда ни посмотри. Ни один наземный ландшафт не в состоянии изменить небо над ним. Равно как и не под силу это сделать никакой политике, религии, нациям. Небо настолько выше этого, что подает нам пример отстраненности и какой-то святой простоты. Оно слишком высоко, чтобы обращать на это все внимание, злиться. Но главным образом величие Неба заключается в его единстве: оно не утруждает себя самоделением на города, страны и даже материки, чем грешит мать-земля, точнее - населяющие ее разумные существа.
    Также как и сейчас я пялился на небо неделю назад в Москве. Уставшие после двенадцатичасовой прогулки мы мерзли на лавочке, в то время как нам пытались обеспечить крышу над головой на ночь. Как назло, казалось все маловероятные обстоятельства, которые могли этому помещать, именно в тот день сложились в причудливую комбинацию, напоминающую народный жест "кукиш". Хотя, к счастью, все малоожидаемые отрицательные обстоятельства были перекрыты одним абсолютно неожиданным положительным, которое и решило дело в нашу пользу.
    Но суть, в общем-то не в этом. Следующий день, полностью морально изнеможденный Москвой туристической, я был добит в затылок главной туристической пулей России, оплотом матрешек, Лениных и буденовок - Красной площадью. После этого я подорвался давить на моих спутников, дабы увидеть все-таки Москву не балалаешную, не бутиково-гламурную, а старую, переулочную. Москву маленьких двориков и те самые есенинские "московские изогнутые улицы". Было принято решение двигаться от Красной площади в сторону Чистых прудов пешком всяческими переулками.
    И вот тут нас понесло: мы сворачивали на все переулки, которые нам казались красивыми. В итоге мы сделали один большой круг, несколько маленьких и огромное количество всевозможных крюков, но лично меня это мало волновало. Я по-настоящему врубался (благодаря Керуаку я стал выражаться как битник середины века) во все эти Армянские, Кривоколенные, Пыжинские и прочие переулки и улицы. Кайфовал от причудливых зданий, от машин, припаркованных так, что на движение оставалась лишь одна полоса, да и та практически не использовалась. Кайфовал от тишины, старых балкончиков на фасадах зданий, от отсутствия суеты, от маленьких и не очень церквушек, православных и протестанских.
    В итоге, добравшись до Чистых прудов, мы практически упали на первые свободные лавки, надеясь, что ампутация ног все-таки не понадобиться. Дали себе расслабиться в течении минут пяти. И снова пришло время трогаться на Каширку, чтобы оттуда ехать на вокзал.
    Ну да ладно, вот что отметил для себя. По дороге не меняются три вещи: небо, одинаковые домики с огородами вдоль железной дороги и надписи на стенах. Последние две вещи конечно не межнациональны, но междугородни - это точно. А на международном уровне - наверное только небо.